Игорь Олейников. Охота на Снарка или Анти Yellow Submarine

Игорь Олейников. Охота на Снарка или Анти Yellow Submarine

Но я знаю, что если я вдруг набреду
Вместо Снарка на Буджума, — худо!
Я без слуху и духу тогда пропаду
И в природе встречаться не буду.

Поэма «Охота на Снарка» Льюиса Кэрролла была написана в 1876 году, проиллюстрирована прерафаэлитом Генри Холидэем и долго пряталась в тени самого знаменитого произведения писателя — «Алисы в стране чудес». В России поэма «Охота на Снарка» появилась только в 1991 году и стала бестселлером: существует сорок переводов «Снарка» и бесчисленное множество вариантов визуального оформления. В «Открытом клубе» впервые будут представлены для широкой аудитории иллюстрации к поэме в исполнении Игоря Олейникова — мастера создания целых миров в детской книге и рисованной анимации. Текст Кэрролла перевёл Григорий Кружков, и издательство «Вита Нова» планирует выпустить книгу с иллюстрациями Олейникова в следующем году.

Графические произведения выполнены на бумаге. Тёмные, словно вылепленные фигуры персонажей вырисовываются в пространстве белого листа — карте Балабона, которая ведёт героев к месту ловли Снарка. Массивный Бобр, закутанный в шинель, из прорези которой выглядывает хвост, на словах «беспричинно грустнел, отворачивал взор / И как девушка скромно держался» оказывается переодетым в женское платье и шляпку. Игорь Олейников посмеивается вместе с Кэрроллом над читателем и зрителем; нас запутывают атрибуты постапокалиптического мира и напускной пафос слога. В них прячется ирония каламбура и тонкий сарказм знаменитого британского юмора.

Абсурдный мир Игоря Олейникова узнаваем и вызывает тревогу: где-то смутно чудятся последствия ядерной войны или природной катастрофы. Сам Кэрролл говорил, что ему по душе интерпретация этой загадочной истории как погони за счастьем, которого нет. А Снарка поймать невозможно, потому что это всегда Буджум.




«Охота на Снарка». Охота… на… Снарка...

Я знал, что есть такое произведение Л. Кэрролла, но плохо помнил его содержание или, если честно, помнил смутно, что это нечто очень необычное. Поэтому когда питерское издательство «Вита Нова» предложило проиллюстрировать «Охоту…», то я весьма и весьма обрадовался.
Обрадовался и... прочитал её, наконец. В переводе Г. М. Кружкова. Совершенно улетел от этой вещи. Перевод просто великолепен!
Скажу вам, что более абсурдной штуки не читал никогда. Э. Лир тоже писал абсурд, но не так... совсем не так. На первый взгляд, в «Охоте…» логики нет никакой, но она есть. Есть! Логика «Охоты…» в том, что её там абсолютно нет. Совсем... Ни в чём. И это прекрасно! Герои совершают совершенно нелепые поступки, произносят совершенно нелепые монологи и диалоги. Ну, в общем, всё просто великолепно, и прекрасно, и замечательно! Так, как и должно быть в хорошей книге!
Я решил так же подойти и к иллюстрированию. То есть не надо искать в иллюстрациях каких-то логических связей. Ну типа: а вот пару разворотов назад персонаж был тут, а теперь он тут, или почему, например, Браконьер одет таким образом.
Например, «ружьё, висящее на стене» (в моём случае — противотанковая пушка, а то какая же охота без противотанковой пушки?) так и не стреляет. Ну снаряды не взяли на борт… забыли. Если в тексте герои прибывают на остров на корабле, то я заменил его подводной лодкой. И таким образом всё действие у меня разворачивается в конце 40-х — начале 50-х годов (я люблю привязки к конкретному времени). Предметы («погоны») на плечах персонажей, указывающие на род их занятий, срабатывают только один раз, в финальной иллюстрации.
Кстати, замена корабля на подлодку натолкнула на мысль о Yellow Submarine, но в случае этой книги получается анти Yellow Submarine. Лодка чёрная, а не жёлтая, и всё кончается... эээ... не так, как в фильме. В книге разбросаны некие артефакты из фильма. Надеюсь, внимательный зритель увидит. Ну, если он смотрел этот фильм, что, кстати, совершенно не факт.
Вся книга чёрно-белая с вкраплениями цвета кое-где. Только последняя глава («Вопль восьмой») цветная. Но это — как вспышка свечки перед тем как погаснуть или, если вы замечали: как газ в конфорке, когда вы выключаете его, иногда вспыхивает в последний момент. (Возможно, так было в старых советских плитах, но я это запомнил навсегда.) Так и тут…
Все персонажи в книге — люди-схемы. Глаза в тени, их не видно. Поэтому тут не прочесть переживаний. Мимики тоже почти нет. И только у одного — на мой взгляд, главного — героя, Булочника, они есть, но за очками минус семь.
Этот персонаж самый живой, самый тёплый и человечный и... самый мне близкий. Григорию Михайловичу он тоже очень близок. Сразу объясню: на нём шапочка для снятия энцефалограммы, поскольку он был положен родственниками в больницу по поводу своей феноменальной забывчивости. По этой же причине на нём пижамная куртка. Но, забыв, что он в больнице, чувак взял и ушёл из неё…
Я, пожалуй, больше не буду разъяснять персонажей. Кто, и что, и почему. Пусть работает ваша фантазия, когда будете читать текст и смотреть на иллюстрации. Ну и задавайте вопросы, если что.
Напоследок скажу, что на сегодня это моя самая любимая и самая лучшая книга. Да не обидятся на меня другие издатели, с которыми я имел удовольствие работать. И, конечно, огромное спасибо издательству «Вита Нова», переводчику и поэту Г. М. Кружкову, ну и самому Л. Кэрроллу.
P. S. На контртитуле тот, кто записал всю эту историю, один из персонажей, участник экспедиции. Сами догадайтесь, кто и почему. Но это не Л. Кэрролл, если что.

Игорь Олейников



«…ищи её неизвестно где…»
(Об иллюстрациях Игоря Олейникова
к «Охоте на Снарка»
Льюиса Кэрролла в переводе Григория Кружкова)

Литература абсурда появилась тогда, когда писатели — и едва ли не первый из них англичанин Эдвард Лир — ощутили, что грамматические связи между словами весят чуть больше смысловых.
Поначалу речь шла только о чепухе (nonsense), ерунде, пустяках, бессмыслице. Но ум наш таков, что мы должны придать всему хоть какой-нибудь, да смысл. Поэтому абсурд был повышен до парадокса. А тут ещё подоспели остранение с иронией, за давностью лет лишившейся романтического хвоста.
И ситуация замкнулась на себя, поскольку парадоксальность лежит в основе всего человеческого (не знаю, распространяется ли этот закон на природу). В парадоксальности заключён смысл бытия, слегка нечеловеческий, конечно.
Это самое трудное для понимания. Мы любим играть в парадоксы, но не любим, когда они становятся механизмами социальной жизни и особенно личной судьбы. Зона комфорта, прости!.. — о нет. Мы лучше
осмыслим, пусть даже изнасиловав мир. У нас для этого кое-что есть.
Буква и цифра — величайшие абстракции и величайшее преступление интеллекта-расчленителя: вне социума их нет. То, что грамматика для совокупностей букв, — математика для цифр.
Разумеется, одно из первых произведений абсурда создал математик, тоже, кстати, англичанин, Льюис Кэрролл (потому что остранение лежит в основе национального характера, истинно так), и столь же естественно, что люди принялись его осмысливать кто во что горазд. Об этом в предисловии к «Охоте на Снарка» писал Григорий Кружков: «В 40-х годах появилась такая теория, что Снарк — это атомная энергия… Можно думать… что Снарк — это некая социальная утопия… …“Охота на Снарка” предстанет великой экзистенциальной поэмой о бытии, стремящемся к небытию… проповедью о тщете… но… “вверх тормашками”».
«А может быть, — продолжил Кружков, — дело как раз в том, что перед нами творение математика, то есть математическая модель человеческой жизни и поведения, допускающая множество разнообразных подстановок. <…> Недаром один оксфордский студент утверждал, что в его жизни не было ни единого случая, чтобы ему… не вспомнилась строка или строфа из “Снарка”, идеально подходящая именно к этой ситуации».
Горячо.
Матрица в собственном смысле, т. е. как первопричина или первосхема, упорядоченная таблица элементов кольца или поля. Потому что абсурд в математике невозможен, только доказательство ad absurdum, но это даже не смешно.
И матрица в смысле культового фильма. Ложки нет.
Снарка нет.
Начнём с того, что он гипотетически живёт на вершине высокой горы, а чтобы ловить его, надо приобрести квалификацию морпеха и отправиться в плавание.
Продолжим тем, что он съедобен и готовится по разным рецептам, однако при ближайшем рассмотрении, какое возможно, разумеется, во сне, оказывается человеком.
Закончим тем, что, так и не найденный, он в конце концов оказывается тишайшим участником похода и исчезает во взрыве самого себя.
И всё это нужно проиллюстрировать.
О принципах образности Игорь Олейников сам рассказал в предисловии. Отметим только, что его Snark-submarine по манере близка на изображения в творчестве Константина Батынкова, едва ли не самого апокалиптичного из современных художников.
И да, абсурдистская охота получилась у Олейникова милитаристической. Возможно, да, по Гераклиту; но кто возьмётся утверждать, что во фрагментах Гераклита отсутствует начало абсурда?..
Итак, подводная лодка уходит в воду.
Первая иллюстрация исполнена некоторого даже пафоса. Впрочем, он тут же снимается второй картинкой, где доблестный воин бросается в штыковую атаку на подвешенных марионеточных мышей.
И это матрица перцепции: как только зритель испытывает некоторую однозначную эмоцию, она тут же дезавуируется.
Мы в мире абсурда, выраженного средствами книжной графики.
Два водолаза, всплывающие со дна, не дают воспринять себя эмоционально. Зато возникает некоторое ощущение когнитивного провала, потому что иллюстрации понятны ещё меньше текста. А их сочетание гарантированно обеспечивают ноль понимания.
Выбрав в качестве основы изобразительного ряда военный дизайн 1940–1950-х гг., Олейников блокирует любую нашу попытку реконструировать смысл. Той же цели служит автоматически срабатывающие ассоциации, ни одна из которых не попадает точно в цель.
Разве что образ Балабона в окружении летучих рыб, похожих на бомбардировщики, или с книгой примет Снарка в руках слегка отдаёт персонажами голливудских боевиков. Есть такое слово «военщина», но где оно и где Кэрролл… А то полетят птицы-перья, то есть писчие перья у них клювы, а крылья — бритвы, такие тонкие лезвия с длинной дыркой посередине… Их ещё чертёжники использовали.
Лодка запросто вытащена на берег (вид сверху), как какая-нибудь плоскодонка. Героизм экипажа налицо. Но тут же перед нами кабинет Дохляка, под граммофон слушающего голос дяди. Вытянутый по горизонтали формат иллюстраций диктует соответствующие пропорции фигур, а это всё настойчивее вызывает в памяти традицию отечественных книжно-анимационных гротесков — от Николая Акимова, Сергея Алимова и до Михаила Шемякина.
Итак, охота на Снарка имеет цель его съесть (что он во всяком случае человекоподобен, мы помним-забываем). Победные флаги на следующей иллюстрации неслучайно напоминают разные виды холодного оружия. Правда, ряд орудий убийства продолжается кухонными ножами, но на то она и охота.
Готические силуэты инквизиторов. Дохляк (?) в колпаке жертвы. Здравствуйте, господин Гойя.
Будем вежливы, поздороваемся и с репинскими бурлаками: именно они, правда, развёрнутые зеркально, тянут подлодку на берег. В пандан помянем и скульптуры с острова Пасхи, правда, где у них головы, там у Олейникова пальцы. Или статую Свободы.
Иногда Олейников изображает непосредственно те действия, которые описаны в тексте, но они непременно должны быть бессмысленны.
Но чаще он придумывает картинку, максимально удалённую от сюжета: потому что если в абсурдистской литературе сюжет всё же есть, то в иллюстрации он не нужен. Когда Кэрролл-Кружков заявляют, что на суде Снарк в парике, для художника самое правильное — изобразить Свидетеля без.
Судья впряжётся в повозку, равно похожую и на передвижную камеру для преступников в XIX в., и на купальную кабину, распространённую в блаженную бель-эпок, и протащит её мимо «повалившихся бесчувственней брёвен» (о, надо же, совпадение с текстом!) свидетелей суда; череп козы будет представлен как антитотем, а Банкира отправят в подлодку (не отвлекайся, читатель, она всё время стоит где-то рядом) и пристегнут к койке, поскольку сумасшествие опасно.
Наконец, все отправятся на поиски Балабона (уже не Снарка!), а финальный взрыв встретят реалистически изображённой неподвижностью, выглядящей в общем контексте едва ли не самым убедительным гротеском.
Абсурд не исключает цитирований или заимствований, напротив, питается ими. Если элементами, вошедшими в матрицу Кэрролла, стали социальные механизмы, обнаружившие свою бессмысленность, то для Олейникова это избранные страницы мировой художественной практики. Ироническое переосмысление вовсе не отменяет художественных достоинств.
Искусство творит абсурд, но само таковым не является.

Вера Колмыкова



Подробности

  • Открытие: 13 августа 2020 г. в 16:00
  • Дни работы: 14 августа — 25 августа 2020 г.
  • Выходной: Cреда

Поделиться событием