Рисунки и акварели разных лет. Николай Андронов (1929—1998)

Рисунки и акварели разных лет. Николай Андронов (1929—1998)

«Факты и размышления»

Николай Иванович – невеликий ростом, кряжистый, с мужицкими ручищами, способными строить, тесать, месить глину и тереть краски – монументален своими картинами. Он один из немногих современных русских художников, ещё в молодых годах взявшийся за большую тематическую картину и не оставлявший эту главную цель всякого художника до самой смерти. Со временем, правда, фигуративная композиция уступила свое изначальное место картине-пейзажу, а человек – коню и собаке. Одновременно менялась палитра художника, из которой сознательно изгонялись светлые тона. Живопись становилась все более пасмурной и наконец впала в типичный для позднего Андронова аскетический колорит. Солнца нет, его место занимает ущербная луна. Электрическая лампа с ровно сияющим светом меняется на зыбкий свет свечи, отбрасывающий огромные пугающие нас тени. Окна зияют черными стеклами, за которыми идет враждебная человеку жизнь ночи.

Как хищный ночной зверь, видящий то, чего не видит с уходом дня человек, Андронов свободно ориентируется в холмах и впадинах, в едва просматривающихся улицах и домах, в воде, в тучах и звездах. Вой ночных собак Солигалича, похрапывание стоящего в стойле или пасущегося во тьме коня, бесшумный полет ночных птиц созвучны душе художника, и она сливается с их жизнью. В этой тревожной душе таится, однако, нежная, на все неровно реагирующая натура человека, и нет в нашем современном искусстве другой такой трогательной картины как его картина "Ко мне в гости пришел черный жеребенок".

Не новость, что не одно поколение русских и советских художников прошли школу Ферапонтова. Еще в начале ХХ века здесь работали Вахрушев и Александр Маковский, а позже-Грабарь, Петров-Водкин, Тырса, Николай Чернышев, Обросов, Гончаров, Голицын, Прилуцкий, и многие-многие другие. Подавляющее большинство русских художников послереволюционного периода прошли через Ферапонтово, черпая вдохновение из общения с его природой и фресками Дионисия, кто единожды, а кто и ежегодно посещая и подолгу живя во Ферапонтове и его окрестностях.

Но Андронов и Егоршина - исключение даже из общего правила. В 1963 году они приобрели в деревне Усково около Ферапонтова собственный старый деревянный дом, и с тех пор Николай Иванович редкий год не посещал эти места. (Достоверно известно Н. И. Андронов начал ездить в Ферапонтово с 1962 г., дом был приобретён в 1973 году – Примеч. редактора). Дом в Ускове со временем стал не только частным прибежищем художников, но и убежищем их друзей, а со временем - их детей и внуков. Зимой 1998-1999 года Николай Иванович собирался жить и работать в Ферапонтове, но неожиданно болезнь, две операции и смерть помешали осуществиться, быть может, самой потаенной части его жизни: умереть в Ферапонтове и покоиться на местном кладбище.
Ферапонтово - крохотное по размерам место на географической карте Русского Севера. Цыпина гора отгораживает его от дороги, идущей в Кириллов, с западной стороны озеро упирается в мелколесную чащу и бурелом, с севера - замыкается холмистым взгорьем, кладбищем и зарастающим старым каргопольским трактом. Лишь с востока деревня и монастырь выходят на простор и связаны с внешней средой. Человеку, впервые приезжающему в Ферапонтово, чудесное местоположение монастыря и общая неповторимость ферапонтовского пейзажа открывается не сразу. Лишь выйдя на предмонастырский пригорок, откуда видна водная гладь Бородавского озера, теряющаяся за Усковым в озерных извилинах, заливах и островах, мы, даже старожилы Ферапонтова, в восхищении замираем перед этим творением природы. Надо думать, что так же замер в свое время и Николай Андронов, когда он впервые приехал в Ферапонтово и уже навсегда привязался к этому избранному Богом и преподобным Ферапонтом месту.

Андронов рано выработал только ему присущий художественный стиль, и его картины легко узнаются в музеях и на выставках. Персональная экспозиция весною 1999 года в Академии художеств включала в себя около двухсот произведений, и все они отличались замечательной выдержанностью этого стиля. Андронов никогда не гнался за сюжетом как таковым. Прирожденный живописец, он ценил прежде всего формообразующее начало искусства. Но он не переступал и той грани, за которой начинается беспредметность и чистая игра форм. Он сознательно продолжил, быть может, самую характерную черту русского искусcтва - его привязанность к существующему и существенному. В его картинах мы чувствуем предметность вещей и определенность ситуаций. Эта связь с классическими традициями прошлого и выражение своих творческих замыслов в новых для русского искусства художественных формах образуют самую характерную черту индивидуальности Андронова. Именно поэтому художник конца ХХ века естественно включился в русскую живописную культуру целого столетия.
Подобно Сезанну, всю жизнь писавшему окрестности родного Экса и находившему в них нескончаемые живописные эффекты, Андронов не уставал изображать Ферапонтово - лес, воду, архитектуру монастыря, крестьянские избы, лодки и бани, поля, луну, деревенские улицы, столбы, сараи, собак, лошадей, ферапонтовских жителей. Эта ферапонтовская сюита лишена, однако, всякой монотонности, и в каждом новом полотне, созданном в Ферапонтове, Андронов дает новое о нем представление, где мысль и замысел воплощаются не столько в сюжете, сколько в конструкции картины, ее линиях, цвете и фактуре. В живой природе не бывает повторяющегося одинакового состояния, нет его и в картинах Николая Ивановича.

Нередко приходится слышать, что "поздний" Андронов утратил первоначальную тематическую широту интересов и замкнулся исключительно на Ферапонтове. Это, конечно, не так, о чем свидетельствует хотя бы его монументальное полотно "Ночь во Флоренции", датированное 1991 годом. Но, с другой стороны, Ферапонтово и окрестности, действительно, как, впрочем, и в достаточно ранний период его творчества, в 60-е и 70-е годы, постоянно увлекали его чисто живописными задачами. Любопытно, что фрески Дионисия, которые Андронов ставил чрезвычайно высоко, не получил в его живописи ни одного очевидного отражения, но опосредованно они оказали на Николая Ивановича огромное влияние, и его художническая жизнь в значительной мере была стимулирована стенописью великого мастера.

В октябре 1998 года Андронов и его дочь Маша Андронова экспонировали небольшую совместную выставку в редакции журнала "Наше наследие". Тематически она была полностью посвящена Ферапонтову и естественно вошла в цикл праздничных мероприятий по поводу 600-летия Ферапонтова монастыря. Ферапонтовская тематика занимала значительно место и на посмертной выставке в Академии художеств. И вот еще одна андроновская выставка - на этот раз в музее фресок Дионисия в Ферапонтове. Впервые мы видим ранее редко где выставлявшиеcя графические произведения художника: рисунки и акварели. Значительная их часть - ферапонтовского происхождения, но есть и рисунки, исполненные в Архангельской области. Так или иначе, но тут представлен Русский Север и, естественно, любимое им Ферапонтово и окрестности.

Графика Андронова за немногими исключениями имела в его творчестве подсобный характер. У него мало законченных самостоятельных станковых графических вещей. В живописи он почти не работал с натуры, и рисунки служили ему напоминанием о том, что он увидел в поле, в лесу, на улице, на озере, дома в Ускове. Многие рисунки послужили зерном последующих больших живописных полотен, которые создавались уже в мастерской в Москве. Другие не получили продолжения и остались осколками былых впечатлений. Отдельные листки с набросками снабжены торопливо записанными выяснениями, другие "молчат" после кончины автора. Но взятые в целом они неожиданно рисуют незнакомый нам ранее образ Андронова-рисовальщика и обогащают этот образ новыми яркими подробностями.
В конце августа 1998 я увидел Николая Ивановича на сцене Большого театра в Москве. Академия художеств поздравляла Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина со столетием со дня закладки существующего здания Музея и поручила Николаю Ивановичу произнести речь. Позже я, в свою очередь, поздравил его с дебютом в Большом. Он отшутился: "Я тут уже во второй раз. Да и вообще время дебютов прошло. Началось время итогов". А через два месяца произошло прощание с самим художником.

Я всегда верил, что вторая жизнь художника начинается после его смерти, которая неожиданно высвечивает и масштабы его личности и значительность всего им созданного. У Николая Ивановича - очевидное будущее: его будут изучать, собирать, публиковать о нем статьи и монографии. И вспоминать его добрым словом, как вспоминаем его мы при открытии выставки в Ферапонтове.

Герольд Вздорнов
Июль 1999


_______________________________________________________

«О рисовании и рисунке»

Рисунок, рисование любым материалом — карандашом, углем, кистью, мелом, чем-нибудь царапающим — я рассматриваю как изначальную основу пластической реализации художественного мышления, чувства, инстинкта. И я не считаю рисунок какой-то особой областью своей работы. Рисование неотделимо от процесса живописи. Все едино. Практически я рисую больше, чем работаю красками. Но этот процесс не отличается от живописи и других профессиональных дел. Не отделяю я его не только потому, что рисунок — одна из стадий всего нашего ремесла, а больше потому, что стараюсь в любом однотонном материале вскрыть цветовые возможности, в нем заложенные.

Валеры серого, черного, живущие в графите или угле, заставляют меня искать цветовую характеристику в рисунке.
При первых прикосновениях, иногда еще только линейной компоновке, материал рисунка — бумага, карандаш и эта возникающая, колеблющаяся и ускользающая модель увиденного заставляют забыть о своих желаниях и волевых устремлениях; заставляют покориться и внимательно слушать внутреннюю логику материала. Боясь нарушить естественный ход, нащупываешь сперва едва заметные, потом все более ясные цветовые планы. Так же как во всем — в живописи станковой, в монументальных вещах, так и в рисунке моя цель и профессиональная мечта — работа планами.
Цвето-тональные планы, по моему разумению, в нашем ремесле и есть конструктивное, из них выстраивается рельеф, модель пространства.

В рисунке цветовые характеристики прямо зависят от модуля или масштаба (не знаю, как тут лучше выразиться), который диктует материал. Уголь с рыхлой бумагой — один масштаб изображения, жесткий карандаш на глянцевой бумаге блокнота — масштаб меняется, меняются само зрение и интонация.

Я люблю рисовать два-три моих окна — с натуры, по памяти или воображению, конкретные окна. В деревне, в Москве. Разные времена года, разное время дня, праздники, будни, беды, радости…
И каждая наша встреча — окно, бумага, то, что у меня в руках (на самом-то деле я у него «в руках») — карандаш, уголь, кисть и все такое прочее — проходит в разных душевных атмосферах.
В создании этой атмосферы решающие моменты — происходящее в мире за и перед окном и черное, или серое, или какого угодно цвета, существо, которое, коснувшись белой поверхности бумаги, сразу определяет пространственный (а значит и цветовой) план следа своего прикосновения, и бумага уже не белая, и началась в ней жизнь, может быть, и не от меня зависящая.

Лошади, скворечники, собаки, дороги, близкие мне люди —все, что я часто изображаю, — они вместе с карандашом и бумагой полновластные хозяева; и чем послушнее мои глаза их сути, тем больше надежды сделать свое свидетельство жизни.

Размер, формат, фактура листа бумаги волнуют воображение. Они взаимозависимы с увиденным в натуре. А мое старание быть подчиненным материалу делает рисование житейским процессом. Оно для меня естественная необходимость.

Видимо, то, что словами я пытаюсь сказать о рисунке, или не очень внятно, или слишком обще. Трудность этого повествования еще и в том, что я глубоко убежден в невозможности словесного изложения пластического языка. Вот угол избы воткнулся в дальний черный лес. и скворечник подскрипывает, раскачиваясь на ветру; в сумерках там собаки тревожно взлаивают, а людской мир переполнен заботами завтрашнего дня. И все это надо втискивать в лист бумаги, лист хрупкий, не терпящий насилий, да и к тому же строго прямоугольный. Нет, я не смогу рассказать, как проходит мое рисование, не смогу даже приблизительно.

В мастерской — тьма неразборчивых набросков, следов слишком скорых мыслей. Стволы, ветви, лодки, колеса, воробьи, крыши, тучи... все торопит меня с фиксацией замыслов. Множество их разбредается по разнородным листкам и ждет своего высвобождения — и возвращения.

В лесу, среди старого бурелома, где-то на водоразделе Онеги и Сывтуги. мгновенным проблеском почудится гул времени и откроется убедительная даль, сохранившая следы древних дорог. Едва дыша, торопишься в мокром блокноте что-то сообразить — изобразить.
Небольшой самолет местной линии летит из Котласа в Яренск. Над рыжими болотами, полосатыми полями среди бесконечности лесов, над ширью Вычегды. Влажное серое небо окутывает сырой светлостью. Видны берега, застывшее в неподвижности черно-белое стадо, жуткие выщерблины вырубок.

В самолете рисовать нельзя. Потом в избе, ночью, когда все уснули и слышно, как шумно за стеной вздыхает корова, пытаешься соразмерить карандашом целое мироздание с листом записной книжки. Угол печки, лавка вдоль окон, скрипевшие днем половицы — весь интерьер тоже включается в работу. А выйдешь на крыльцо — звезды. Под ночным небосклоном тихо и темно, мрак, поглотивший подробности, все окрашивает в преумножено обогащенные цвета.

Так и останется до конца жизни недосягаемым желанием проникновение в это виденное на самом деле, о чем так необходимо поведать.
Но рисуешь, переводишь карандаши и бумагу, опять возвращаясь в тот мир, где все — ожидание и волнение. Шум дождя, распахнутое окно в весенний птичий гомон, ослепительный снег возле изгороди, а потом стон столбов вдоль дороги и в сумеречной мгле рассвета — призрак русской деревни над озерами.

Как далеко все-таки перечисление сюжетов и видений от того глубокого смысла, исторического, поэтического и особо ремесленного, которым преисполнена черная земля. Есть такой камень — растертый, он дает черно-голубой звук. Узнать, чего требует этот звук, слиться с его голосом — тогда, может быть, торопливая несдержанность замыслов обернется существенностью.

Николай Андронов
1980


Рисунки и акварели Николая Ивановича Андронова. (Л.: Музей фресок Дионисия. Ферапонтово. Каталог выставки, 1999. С.12-18)



Подробности

  • Открытие: 10 октября 2013 г. в 16:00
  • Дни работы: 11 октября — 21 октября 2013 г.
  • Выходной: Cреда

Поделиться событием